В 1930 г. Ф.Т. Маринетти вновь посетил Египет. Результатом этой поездки стала целая серия очерков, печатавшихся один за другим на страницах туринской «Народной газеты» («Gazzetta del Popolo») с марта 1930 по декабрь 1931 г. В дальнейшем они вышли под одной обложкой под названием «Очарование Египта» (1933).
Ранее писатель уже описывал героическую Африку, в частности, Египет в романе «Мафарка футурист», в романе «Неукротимые» он, напротив, особенно подчеркивал бедность и невежество африканцев. Теперь же в «Очаровании Египта» перед глазами читателей представала Африка, перед которой рушились все прежние идеологические и культурологические построения футуризма. В этой небольшой книжке Маринетти воскрешает воспоминания своих детства и юности, проведенных в Египте, называя их «щупальцами воспоминаний». В то же время, он проводит читателя по знаменитым туристическим местам, делает пейзажные зарисовки, описывает египетские одеяния и традиции того времени.
В «Очаровании Египта» сменяются два тематических плана: отрывочные упоминания деталей путешествия, связанных со временем написания этой серии очерков, и многочисленные воспоминания двадцатилетней и тридцатилетней давности, воскрешаемые со свойственной гению Маринетти интенсивностью и силой и называемые самим автором «лоскутками», «лохмотьями» или «клочками». Перед таким необычным Египтом бледнеют все идеологические штампы и отступают несгибаемые футуристические принципы.
Посещение родной земли, предпринятое после стольких лет разлуки, становится для Маринетти как толчком, пробудившим давние воспоминания, так и благодатным поводом для «пышных и неисчерпаемых поэтических описаний», призванных вновь воскресить юношеские, казалось бы, давно угаснувшие чувства.
Красота египетского пейзажа побуждает писателя к описаниям, соответствующим фундаментальным футуристическим установкам, например, он описывает минареты и пальмы, прибавляя: «светлая сияющая игла минарета и высокий пучок на верхушке самой высокой из пальм растворялись, как две сладкие пастилки, в серебристой воде сумерек»; он переживает радость возвращения, обращаясь к Египту своего детства: «как долго меня призывали его небеса, полные мягкой золотой пыли, неподвижное движение его желтых дюн, высокие треугольные императивы пирамид и безмятежные пальмы, славшие благословения Нилу, плодородному отцу, растянувшемуся на своем ложе посреди черной земли и зеленой травы». Маринетти воспринимает Нил как живое существо, которое вступает с ним в диалог: «Перевозящая меня дахабие напоминает бирюзовый домик, скользящий вниз вдоль сонных берегов. Под ее просмоленным килем Нил бормочет: «Спите спокойно. Спите плывя. Если моё неспешное течение тебе наскучит, то я могу предложить сады вдоль моих берегов, и ты вознесешься в золотые небесные чертоги». Своих ярчайших футуристических описаний заслуживают пески, дюны, а также излюбленная Маринетти луна: «Печальная, усталая и разочарованная заря. В темной деревне стояла мертвая тишина. Небо медленно окрашивалось серебристо-зелеными полосами. Вдали, за возделанными полями убывающая луна мягко окрасила в сиреневый цвет волнистые песчаные барханы. Теплая и мягкая луна цвета рыжей ржавчины опускалась, подобно золотой капле, в далекое море».
Перед Египтом с его необозримой древней историей меркнут ранние футуристические выпады Маринетти. В своем «Манифесте» 1909 г. он писал: «Мы хотим разрушить библиотеки, музеи и академии любого типа». Здесь же мы видим, как он осматривает и восхищается древними египетскими памятниками в музее Александрии: «Поэт Нельсон Морпурго, глава движения египетских футуристов ведет меня в музей Александрии. Мы одни лицом к лицу с прошлым в молчании, пропитанном запахами горячей шерсти, селитры и ароматических растений». Кроме музея в Александрии писатель также посещает монументальную цитадель в Каире, на крепостных стенах которой были установлены английские пушки: «Когда затем, мчась в автомобиле, я поднял голову, то мне тут же представилось, как окруженная башнями песочного цвета Цитадель пытается наколоть на острые концы своих минаретов опостылевшее жужжание английских аэропланов, продолжая, между тем, философически нацеливать свои пушки на молчаливое скопление мусульманских толп».
Пирамиды Гизы он также больше не предает анафеме, как всё, принадлежащее прошлому: «Между тем, раскаленная пирамида превосходила все привычные представления: старое золото, оранжевый бархат, застывшее розоватое пламя и тд. и т.п. Ничего ностальгического. Ничего вечного. Они ничему не учат. Никому не повелевают. Скорее, предлагают поскорее сесть за стол, или, еще лучше, устроиться прямо здесь, посреди роскошно сервированной пустыни». Даже перед Сфинксом с головой человека и львиными лапами Маринетти теперь останавливается в благоговейном молчании: «Затем отхожу в сторону. Гигантский хребет, изогнутый хвост и удлиненные лапы Сфинкса образуют узкие островки тени»; «уже окончательно установлено, что Сфинксов усердно терли, чтобы накормить женщин массой, которую удавалось соскрести: считалось, что это гарантирует их плодовитость. Такая любовь к жизни оттесняла саму смерть, придавливала ее тяжестью полного и неразрушимого саркофага».
Отдельного поэтического описания в книге заслуживают одеяния и религиозные традиции египтян, на ее страницах то и дело звучат пронзительные голоса муэдзинов, пять раз в день призывавших верующих на молитву: «плотный круглый белый дым локомотива, курящий фимиам голубому минарету, муэдзин и его вопль, брошенный на Север Юг Восток Запад: Аллах Акбар! Быстрые соколы, которые, как истинные «крылатые дворники», высматривают с высоты труп собаки, чьё зловоние подслащивает кислый острый дым печи, сложенной из лепешек высушенного на солнце верблюжьего помета».
Маринетти также описывает свои впечатления от посещения университета в аль-Азхар, всемирно известного центра академического изучения арабского языка и Корана: «Просторный внутренний двор, окруженный портиками. В глубине мечеть с куполом, теряющимся вверху в солнечной пыли, и минарет, отбрасывающий вниз, на циновки свежую тень. Атмосфера переполненного гудящего улья под многочисленными стрельчатыми арками. Около двадцати групп студентов.
Каждая из них насчитывает примерно тридцать учащихся. Все возраста. Красные и белые фески и тюрбаны. Они слушают, сгрудившись вокруг скамьи, на которой сидит, скрестив ноги, профессор, он говорит, раскачиваясь всем телом. Ученики копируют колебания его торса, завороженные вращением и гнусавой кантиленой вечного толкования Корана. Концентрические круги шепота и молчания вокруг камня мудрости, падающего время от времени».
Говоря о Египте, Маринетти также описывает нравы египтян, обращая особое внимание на их привычки, обычаи, национальные особенности, в частности, касающиеся плодовитости: «Греков и римлян мало волновала эта проблема, и они часто отказывались от детей: египтяне, напротив, презирали и ненавидели бесплодных женщин». Такое почитание фертильности было связано, по его мнению, с благоговейным отношением к маслянистым, дарящим земле и всему окружающему космосу плодородие, водам Нила: «Невнятное бормотание Нила: «Я медленно оплодотворяю свою подругу землю, но мои дети паруса надувает ветер, в них дует святой ветерок Аллаха, смешанный со звездами, и его дуновение вновь ощущается в ювелирных витринах Сука!»
В «Очаровании Египта» Африка предстает перед нами, как огромное неподвижное пространство, неготовое и неспособное к изменениям, служащее, скорее, объектом и поводом для эстетического созерцания. В самом начале книги Маринетти пишет: «После долгих динамичных и творческих лет я возвращался к исходной точке своих размышлений: в мой родной Египет. Как долго меня призывали его небеса, полные мягкой золотой пыли, неподвижное движение его желтых дюн, высокие треугольные императивы пирамид и безмятежные пальмы, славшие благословения Нилу». Африка привлекает писателя, прежде всего, своей неизменностью, статичностью и вечностью форм жизни. Исторический прогресс, считающейся одной из фундаментальных ценностей футуризма, вязнет, останавливается, засасывается и заносится песками Сахары. Даже европейская колонизация и строительство Суэцкого канала оказываются неспособными значительно поколебать и нарушить неподвижность черного континента. Косность и отсталость египтян нашли отражение в эротической 8-ой главе книжки «Охота на перепелок и арабок с арабским сводником»: «Вскоре до нашего слуха донесся шорох из глубины дома. Несколько женщин, сопровождаемых оборванными ребятишками, окружили Мохамеда. Все они кричали, жестикулировали, воздевали к небу руки цвета кофе с молоком, сплошь покрытые красноватыми татуировками и позвякивавшие браслетами. Они обсуждали цену Фатмы». Знакомство юного Маринетти с прекрасной проституткой, «самой прекрасной женщиной Востока» оборачивается для него жестоким разочарованием: «На самом деле, я уже не помню, какое наслаждение мне доставила прекрасная Фатма. Она была обыкновенной женщиной… […] В комнате было грязно; умывальный таз был пожелтевшим и растрескавшимся!... И еще эта проклятая дверь, которая постоянно открывалась!... Подумать только, что я так вожделел этих наслаждений!...» Не говоря уже о том, что вся авантюра закончилась трагично для «арабского сводника» Мохамеда, не захотевшего делиться полученными с европейцев деньгами с Мустафой, мужем Фатмы.
Второй тематический план «Очарования Египта» был связан с детскими и юношескими воспоминаниями Маринетти. Писатель стремится трансформировать «элегию памяти» в футуристическую динамичность и синхронность, действенную полетную поэтичность, в «аэроживопись» и «аэропоэзию». Живые, даже «животворные» ностальгические «клочки», «лохмотья» или «лоскутки» связаны, прежде всего, с египетским детством автора: «Моя чувствительность обострилась до такой степени, что я ощутил себя открытой раной, наделенной сознанием и простирающей щупальца своих живых кровоточащих лохмотьев к линии морского горизонта».
Прошлое и настоящее постоянно чередуются, переплетаются, накладываются друг на друга в этой совсем небольшой книжке, придавая ее содержанию объемность, стереоскопичность, запуская «щупальца» воспоминаний в память, душу и сердце читателей в неведомом Маринетти XXI веке.
[ Следующий документ | Предыдущий документ | На главную страницу ]