В феврале минувшего, 2010 года, по возвращении из первой поездки в Италию, еще долгое время грандиозные фасады соборов в Орвьето и Сполето преследовали меня, обрушиваясь всей своей мощью, стОило только закрыть глаза. Готическая полосатая громада первого из них, испещренная по фасаду Библейскими барельефами, тяжко покачивалась в мозгу, как «перья страуса склоненные», грозя придавить меня в любой момент; в то время как изящный романский фасад Богородичного собора в Сполето, так и норовил пригвоздить меня своим шпилем, а ведущая к нему желтая лестница с широченными ступенями, предательски выскальзывала из-под ног в моих лихорадочно-прерывистых снах. Эта напасть закончилась и отступила только тогда, когда я описала оба собора в своих воспоминаниях о поездке: оба гигантских Duomo покинули наконец-то мои сны. В марте текущего, 2011 года таким же сверх-сильным, неотвязным воспоминанием, вот уже несколько дней преследующим меня после возвращения из Италии, стал грандиозный «собор», «Duomo» – работы переводчиком на Пятом международном конгрессе по психотерапии в г. Асколи Пичено. И вот теперь, по возвращении домой, я бегу от воспоминаний об обрушившемся на меня опыте ежедневного, многочасового синхронного перевода, как бедный обезумевший Евгений бежал от преследовавшего его ожившего Медного Всадника, неотвязно слыша за собой

	«Как будто грома грохотанье – Тяжело-звонкое скаканье По потрясенной мостовой. И, озарен луною бледной, Простерши руку в вышине, За ним несется Всадник Медный На звонко-скачущем коне; И во всю ночь безумец бедный, Куда стопы ни обращал, За ним повсюду Всадник Медный С тяжелым топотом скакал».

Участь переводчика привлекает меня, как запретный плод, ибо есть что-то «сверхчеловеческое», что-то от посланца богов Гермеса, этого себе-на-уме ловкого посредника, в профессии переводчика. Особенно же заманчивым кажется мне - незаконно проникнуть в эту профессию, на свой страх и риск; это как сесть за руль машины, не умея водить, но надеясь научиться на ходу. Как сказала мне, заглянув в нашу, на двоих с замечательной переводчицей от Бога - Дашей Ермошиной, кабинку для переводчиков, мудрая Масура из Казахстанской делегации: «Синхронный перевод – это всегда на грани фола». Однако, ведь можно и разбиться, или задавить кого-нибудь ненароком. Но соблазн «порулить» бывает слишком велик. К тому же, сама судьба толкает меня на неверные переводческие тропы, она то ведет меня, то влачит, вовлекая в переводческие авантюры.

Соблазн прожить еще одну жизнь – толмача, оказался настолько велик, что противостоять ему оказалось свыше моих сил, и вот я, в который уже раз, поддалась искушению и снова рискую переводить, набивая шишки, временами делая хорошую мину при плохой игре, нарываясь – то на похвалы, то на осуждение. В общем – нормальная авантюра. Погружение в пучину перевода – это как погружение в морскую пучину на неизведанную глубину. Человек, которого отделяет от меня стекло переводческой кабинки и пространство зала бывшей церкви, в котором проходит Конгресс, говорит в своем темпе, быстро, увлеченно, иногда даже не подозревая о моем присутствии, а я пытаюсь поспевать за его речью, выхватываю из нее фразы, термины, идеи, ассоциации, и посылаю в микрофон параллельный текст, более или менее напоминающий оригинал.

Иногда хочется хотя бы на мгновение остановиться, помедлить, подумать. Но этого делать нельзя, как нельзя и держать продолжительную паузу. Перевод живет только в движении, все время приходится удерживать тонкую, ускользающую нить смысла, рискуя упустить ее, как это произошло в самый первый день Конгресса в Асколи: когда «cicogna» за несколько секунд в моем переводе прошла эволюцию от сойки – сороки – журавля до аиста, приносящего детей и проекты будущего, символа Конгресса. Эта cicogna была изображена на всех аксессуарах Конгресса: постере, программе, портфеле, разных приятных мелочах. Удивительно, как один из этих многочисленных аистов еще не долбанул меня своим клювом за то, что я спутала его с сойкой.

Что же влечет меня в эту опасную сферу? Почему неблагодарный труд посредника в коммуникации, своеобразного Харона, переводящего души=мысли=смыслы через Лету небытия, несуществования, непонимания кажется мне столь привлекательным? Авантюра – это да, несомненно: постоянное, неотвязное стремление играть с огнем сыграло здесь не последнюю роль. И все же, все же, все же...

В переводе творится новый мир. В самом точном, бесстрастном, объективном переводе в моих руках сосредотачиваются бесчисленные незримые нити, которые я, подобно древним Паркам, связываю аккуратными узелками, но могла бы и оборвать их.

В разгар процесса перевода кажется иногда, что переводчик – это добрый (или злой) волшебник, царь Соломон, незаметным движением поворачивающий вокруг своего пальца магическое кольцо, благодаря которому ему становится понятен язык зверей и птиц. Кабинка, в которой находится переводчик, отделяет его от окружающего мира, о ее тонкие стенки, как о борта утлой лодки, бьются волны: маячащие фигуры людей, проходящих мимо, глухо доносятся наружные шумы, как со дна колодца. В замкнутом пространстве перевода я принадлежу и, в то же время, не принадлежу внешнему миру, макрокосму. Из всей его непереносимой пестроты я выделяю только одно – голос, звучащий в наушниках, и следую ему, как пению сирены. Голос приобретает для переводчика масштабы мира, перекрывает собою мир, заполняет собою все пространство и все время моего существования. Как отшельник в своей пещере, как одержимый в своем безумии, как влюбленный в своей страстной истоме, я следую голосу и пытаюсь понять его. В тот момент, когда мысль говорящего начинает брезжить поверх слов, постепенно начинает ткаться и тонкая материя понимания, или, на чем неоднократно настаивала Габриелла Сорджи, - постижения, которая постепенно трансформируется в поле понимания, а оно, в свою очередь, - в сферу понимания-постижения.

Эта сфера охватывает говорящего, меня (хотя мы и разделены стенками моей утлой кабинки-лодки) и, быть может, еще кого-то, сидящего в зале в наушниках и слушающего. И, достигнув такого уровня постижения, я уже могу, не вслушиваясь слишком прилежно в слова говорящего, просто развивать далее предложенную им тему, находясь вместе с ним в едином смысловом поле – сфере – универсуме.

Понимая, что всем вышеизложенным я невольно попираю все писаные и неписаные законы перевода, согласно которым главная доблесть переводчика состоит в том, чтобы, не привнося ничего своего, стараться ни прибавить, ни убавить в процессе перевода при передаче смысла, я, тем не менее, иду на риск создания собственной тайной модели, парадигмы перевода, которая позволяет пробиваться поверх слов, как «поверх барьеров», к смыслу, к его сияющим вершинам. Можно было бы сказать и так: разные первоисточники требуют и различных модусов перевода, и дословный, «parola dopo parola» перевод чаще всего необходим при передаче диалога (в этих случаях я изо всех сил зажимала в руке, как птичку, свою переводческую фантазию, рискуя придушить ее ненароком, свое внутреннее вИдение, инсайт, и старалась переводить точно «word by word»). Но стОило мне только попасть в магическое поле развернутого авторского высказывания, в заветное пространство дискурса, как я начинала мыслить вместе с автором, и давать «мыслящий перевод», который с необходимостью начинал включать в себя элементы моей собственной мысли, моего интеллектуального опыта и творческой фантазии.

[ Следующий документ | Предыдущий документ | На главную страницу ]